Владимир Иогельсен.

Воспоминания, рассказы, записки.

Митя

фрагменты театральной юности.

В году 31, а может быть, и в 32, на Садовой улице в Ленинграде, что ближе к Никольскому рынку, в большом доме, выкрашенном в зеленую краску, на втором этаже находилась некая организация. Организация захватила для своих нужд зал и перегородила его фанерой. Появились небольшие кабинетики, начальники и машинистки.

Оставалось ещё место в конце зала, тем соорудили помост, поставили рояль и там, на помосте, по вечерам репетировала агитбригада . Состав бригады был весьма пестр: ребята из ФЗУ, школьники старших классов, лица без определенных занятий. Бригада репетировала всегда часов с шести, после того, как начальники покидали свои кабинетики.

Тогда начинал греметь рояль, помещение наполнялось клубами дыма, скандировали стихи, громоздили пирамиды из человечьих тел. Этим делом заправлял ваш покорный слуга, кутая шею в длиннейший шарф- обязательный атрибут режиссера тридцатых годов.

Давно уже не посещал данный режиссер занятия в Лентехникуме Сценических Искусств, всецело поглощенный неуёмным полетом своей фантазии.

Итак, в один прекрасный зимний вечер, когда за широкими окнами шел тихий снег, а участники агитбригады, ритмично двигаясь, пели старинную волжскую песнь, с переиначенными в честь данной организации словами, открылась дверь и появилась высокая фигура в ушанке. Фигура уверенно пошла по фанерному коридору и опустилась на стул рядом с режиссером. Режиссер резко повернулся: « Что вам угодно?» Пришелец явно ещё проходил процесс возмужания, мучнисто-белое лицо его было усыпано прыщами и утопало в поднятом воротнике шубы.

« Я пришёл работать в вашей бригаде!»

« Чем вы занимаетесь?»

« Учусь в школе, в последнем классе.»

« Ваша фамилия?»

Эффект от произнесенной фамилии был равен очереди из автомата. Эта фамилия принадлежала самому популярному режиссеру в Ленинграде, художественному руководителю двух театров, а так же возглавлявшему руководство того самого учебного заведения, в котором ещё числился ваш покорный слуга. « Кроме занятий в школе я занимаюсь жонглированием в цирке и прохожу курс мелодекламации с В.В Максимовым»

Голос у пришельца явно проходил период мутации, то он звучал в басовом регистре, то вдруг срывался на фальцет. Пришелец всем сразу не понравился. Моментально возник план розыгрыша. Репетиция кончилась. Выйдя на улицу, бригада и руководитель предложил пришельцу пойти пешком. В одних из глухих дворов Таирова переулка пришельцу было предложено громко произнести: « Я царь-царей!». « Нет, ты просто говно»,- произнёс один из нас и мы бросились в рассыпную.

После того эксперимента, Митя- мы будем так его называть не должен был бы посещать наши занятия. Но Митя всё-таки появился. Держался Митя более скромно и всеми правдами и неправдами налаживал контакты с коллективом. Агитбригада переживала некий творческий кризис. Массовые декламации и пирамидки устарели. Драматург Илья Скорый спешно закончил скетч, в котором выводился некий персонаж - расхлябанный в быту и на работе. Судьба, сжалившись над ним, привела его в наше учреждение и дружный коллектив общими усилиями изгонял из него комплекс неполноценности. Митя с его мешковатой внешностью как никто подходил к этой роли. Вскоре была назначена премьера в Интерклубе, площадке более чем ответственной.

На генеральную репетицию Митя не явился. Такого в агитбригаде ещё не было.

Мы сидели молча и ничего не могли придумать, до выступления оставалась одна ночь.

« Руководителя к телефону!» Приятный голос звучал в трубке.

« У меня к вам большая просьба. Митя перестал посещать школу, днём он пропадает в цирке, а вечерами у вас. Близятся экзамены и я категорически запретил ему посещать цирк и ваши занятия». « Да, но у нас завтра крайне ответственное выступление…»- дрожащим голосом произнёс, впервые общаясь с такой важной персоной – это был отец Мити. « Я могу прислать любого ведущего актера из моего театра, который сумеет заменить Митю. В котором часу у вас репетиция?»

«Нет не стоит беспокоиться…Обойдемся сами…»- пролепетал я.

Премьера в Интерклубе состоялась. Роль Мити исполнял я.

Потом мы зверски напились и на все корки чистили Митю, спал я в коморке сторожа, а на следующий день мама пошла в ТСИ выяснять, где я провел ночь и на доске расписания обнаружила список отчисленных студентов. Первая фамилия была моя.

Служба моего отца состоялась из сплошных командировок. Приезжая домой, отец выслушивал рапорт матери о прегрешениях сына и мгновенно принимал решительные меры.

В вопросах воспитания отец придерживался консервативных взглядов, поэтому его приезды отнюдь не были для меня «именинами сердца».

Узнав о моем отчислении, отец закричал страшным голосом и начал кидать в меня яйцами всмятку(рапорт матери состоялся за завтраком), а потом, схватив трость, набросился на меня. И мы начали бегать вокруг стола в четком порядке: первым бежал я, потом защищавшая меня мать, потом отец. Сделав три круга, разошлись в разные стороны.

Отец с криком: « Негодяй! Подлец!» - в спальню, мать на кухню. Я со двора.

Равновесие дома восстановилось после посещения отцом ТСИ, там ему сказали, что с будущего года меня восстановят на первом курсе.

В ТСИ я опять встретился с Митей.

Митин отец специально набрал курс, чтобы сделать из Мити артиста. И тут выяснялось многое… Оказывается, Митя начисто был лишен актёрских способностей. Митя обладал прекрасным баритоном( период мутации у него прошёл), хорош ростом, лошадиной памятью, а вот непосредственностью, фантазией, чувством ритма обделила его природа; мало того, неизвестно откуда Митя, как гигантский океанский корабль, прошедший кругосветное плаванье, весь оброс ракушками штампов. Слова не мог сказать в простоте, ломался, кривлялся. Сначала в этюдах, затем в отрывках, а потом в ответственных ролях в дипломных спектаклях.

Закончив институт, получил я диплом, поставив в передвижном театрике свой первый спектакль, и поступил там же на постоянную работу. Митю я почти не встречал.

Митя вращался в более высоких сферах. Митя работал в театре, которым руководил его отец. Будем в дальнейшем называть его мэтр. В те времена в Ленинграде большой популярностью среди театральных деятелей пользовалось кафе «Норд».

Между тремя и пятью дня там восседала почти всегда и наша компания.

Митя тоже посещал это кафе. Заказы его резко отличались от наших.

Мы обычно пили чёрный кофе с коньяком, ходили туда сугубо холостой компанией и вели бесконечные дискуссии на творческие темы. Митя появился в кафе с полными блондинками. Коньяка не пили. Его столик уставлялся бутылками с минеральной водой, яичницей - глазуньей и другой снедью. Нашу компанию Митя приветствовал издалека.

Однажды, сидя в кафе, я увидел входящего Митю, он направлялся к нашему столику и заявил, что ему необходимо беседовать со мной и немедленно.

« Хочешь работать в театре мэтра?» Последовал вопрос. Я растерялся.

Перспектива работать с мэтром, с его блестящей труппой была крайне заманчива. Но вряд ли мэтр даст мне возможность самостоятельно ставить спектакли.

« Все зависит от тебя», - последовал ответ.

Когда-нибудь, возможно, в году 2000, будущий театровед сумеет объективно разобраться в тех далёких театральных временах, когда пресловутая система Станиславского ещё не добралась до многих театров страны и там создавались выдающиеся спектакли, опираясь на опыт великих артистов и режиссеров.

Театр мэтра был построен по следующим незыблемым законам: режиссер предлагал артистам свой замысел, объяснил смысл отдельных сцен.

Артисты вникали в суть ролей, а потом режиссер мизансценировал эти сцены. Конечно ,артисты многое вносили от себя, бывали и творческие споры, но всё было подвластно четкому режиссерскому замыслу.

Репетиции в театре меньше всего напоминали занятия в театральных учебных заведениях.

Режиссер не учил актеров играть, а актеры, в свою очередь, не учили режиссера ставить. Театр славился на весь Союз как театр классического западного репертуара.

В нем шел «Швейк», « Приведения» Ибсена», « Слуга двух господ» К. Гольдони», «Отелло», « Ромео и Джульетта». Лабораторией Шекспира назывался этот театр.

Особенностью мэтра была подчеркнутая подтянутость. В то время, когда иметь приличный костюм считалось невозможной роскошью, мэтр трижды переодевался в день, приезжал в театр на собственной машине, делал массаж перед обедом, в воскресенье играл в теннис, ничего не пил, кроме рислинга, и вел строго регламентированный образ жизни.

Мэтр был барин с головы до пят. Эрудит, эстет, блестящий оратор-полемист, умеющий мгновенно парировать своего оппонента в споре, привести цитату на английском, немецком, древнегреческом языках. Мозг мэтра хранил грандиозную информацию о философах, писателях, поэтах, художниках, композиторах – целый Эрмитаж с его сорока километровой площадью вмещался в кладовой памяти мэтра.

Юрьев, Остужев, Михоэлс- зазвучали по новому в шекспировских спектаклях мэтра.

В общем, фигура мэтра ярко выделялась на театральном фоне тридцатых годов.

Режиссерский плагиат в театре наказуем. Часто видишь на сцене не только режиссерскую трактовку, те или иные мизансцены, а целиком «заимствованные» спектакли, перенесенные через десятилетия вместе с оформлением и даже с реквизитом.

Афиши таких спектаклей часто подписаны лидерами современной режиссуры.

Вероятно, одной из самых интересных книг века была бы книга о режиссерском плагиате.

Не избежал печальной участи и мэтр. Ободрал его, как липку, известный кинодеятель, когда «Гамлета» снимал. Помню, как допоздна сидел сей кинодеятель на квартире мэтра, пил чай и учился. «Пискуном» назвала его супруга мэтра и добавила очень тонкое замечание, что сей деятель, как человек инфантильный, жестокости очень любит, поэтому Ренессансом интересуется. Я поступил в театр, когда началась работа над «Гамлетом».

Мэтр трактовал Гамлета как первого интеллигента, выведенного Шекспиром на подмостки театра. Студент Витенбергского Института, приехавший родной в Эльсинор, вынужден был взять в руки меч и возложить на себя тяжелую миссию «вправить дрожащий от отдышки жирный век»! Эта установка мэтра стала классической.

Сейчас все театры страны, ставящие « Гамлета», не отходят от этой идеи. Установка мэтра не меняется. Но хотя бы один критик вспомнил об этом. Имя мэтра упоминается вскользь- и получается полная белиберда, будто и Михоэлс, и Юрьев, и Остужев, и целая труппа театра под руководством мэтра сами всё трактовали, сами всё поставили, а мэтр только при этом присутствовал.

В те, сейчас далекие времена, мэтр находился в зените - он был худруком театра драмы им. Пушкина, ставил во МХАТе « Бориса Годунова» - будучи первым режиссером, приглашенным во МХАТ после Гордона Крэга, - и руководил собственным театром.

График дня расписан до минуты. Через день мэтр в « Красной стреле» отбывал в Москву, ночь проводил в вагоне, днем репетировал во МХАТе, опять ночь в вагоне и уже репетиция в своем театре, потом работа в драме им. Пушкина и т.д.Как он это всё успевал- до сих пор для меня загадка.

Однажды после репетиции мэтр пригласил меня в кабинет и сказал, что сегодня уезжает в Москву на две недели и все репетиции по « Гамлету» поручает вести мне.

Чувство, которое овладело мной, было сродни Владимиру Дубровскому, когда он очутился в клетке рядом с медведем. Только с той маленькой разницей, то у Дубровского был в заднем кармане брюк пистолет, а у меня ничего. На следующий день в фойе театра собралась почти вся труппа. Сначала я читал по тетрадке всё, о чем говорил по поводу « Гамлета» мэтр, потом разбил репетицию на часы и назвал артистов по очереди, читал и опять, потом…

Но тут необходимо отступление… Моим педагогом по драме в ТСИ был Дмитрий Михайлович Дудников. Человеком со сложной судьбой был Дмитрий Михайлович Дудников. Он много воевал. Закончил курс драмы у И.Н. Певцова, работал в Пушкинском театре, потом стал поклонником зеленого змия- в пьяном виде сидел на лошади рядом с Петром Великим – откуда был снят пожарной командой. Выйдя из больницы, бросил театр. Стал работать по ремонту мостовых, возил булыжник. Режиссер Зон увидел Дудникова на улице с тачкой и убедил его вернуться назад в театр.

В результате мэтр пригласил Дудникова к себе. Мэтр считал Дудникова лучшим артистом своего театра. Качество таланта - это темперамент мысли – в этом формула утверждал мэтр. И, действительно, кого бы он не играл, от развернутого пьяницы фельдкурата Каца, до принца Гамлета, зритель становился свидетелем мыслительного процесса изображенного персонажа. Причем, что именно было замечательно, мыслил не Дудников, а Освальд, Сальери, Председатель пира, Яго, и, наконец, Гамлет. В роли Освальда стоило Дудникову выйти на сцену, как сразу было ясно, что Освальд – художник, только что вернувшийся из Парижа, находившийся всецело ещё под впечатлением жизни, его окружавшей, так в той педантичной манере, с которой Яго складывал свой плащ, читался профессиональный военный, привыкший к своей походной жизни, а в первом явлении Гамлета не было никакого сомнения, что мы видим принца. И самое странное, что лицо у Дудникова было антиактерское, скорее солдатское, волос не было, глаза был маленькие. И рост был заурядный. Вот разве голос был приятный. Два последних пальца на обоих руках у него были тесно прижаты к ладоням и не двигались. Вероятно, сказалась работа с тачкой. Зато владел он своими руками бесподобно. И когда в последней фразе Освальда: « Мама…Солнце…», он протягивал руки по направлению к окну, а потом к вискам, весь зал замирал. А студенты загибали уже свои пальцы в патетических местах исполняемых на экзаменах отрывок. Очень любил театральный Питер Дудникова. А сейчас наглухо забыт артист. Умер он в безвестности. Последний взлёт у него в театре им. Ленинского комсомола в роли Адмирала в « Гибели эскадры» Корнейчука. Имени Дудникова в Театральной энциклопедии нет.

Многим выдающимся артистам, достигшим всеобщего признания, вдруг начинает казаться, что основное их призвание - педагогика, режиссура, хотя именно в этой области им явно не хватает ни специальной подготовки, ни просто способностей. К величайшему сожалению, Дудников принадлежал к числу людей этого направления.

Ставил он у нас на курсе любимую вещь свою « Без вины виноватые». Мне была поручена роль Шмаги. На каждом занятии весь замысел кардинально менялся. Если на первых занятиях Шмага трактовался, как опустившийся бродяга, основная цель которого напиться до полного отключения, то на последующих репетициях Шмага вырастал в философа - мыслителя - основную пружину интриги пьесы.

В общем, я сбился окончательно и на просмотре нес ахинею, забывая текст, так что чуть не получил диплом.

Теперь мне предстояла встреча с самим Дмитрием Михайловичем, ведущем артиста театра – мне, ассистенту режиссера, далеко еще не разобравшемуся в том грандиозном материале, который сопутствовал постановке. Эту встречу , естественно, оттягивал.

Но все артисты были уже вызваны, записи все прочитаны, а время далеко не исчерпано.

Близилась встреча.

На первую встречу Дмитрий Михайлович пришёл в своей любимой куртке в заплатках, которую студенты называли « Мечта сироты», вытащил из кармана наглаженных брюк пачку « Ракеты» ( дешевле этих папирос не было ), спички, долго прикуривал и наконец спросил: « Что будем делать?»

Я, памятуя о провалившимся своем экзамене, что то лепетал о замысле мэтра и протягивал Дмитрию Михайловичу свою тетрадочку.

« Мне всё это давно известно. И не стоит на это тратить драгоценное время, я пришёл работать. Потрудитесь объяснить мне, зачем Гамлет пришёл к матери?» Я повторил основную установку мэтра – Гамлет пришёл к матери, как прокурор – обвинить в её погрешностях и предупредить о последствиях.

« Всё это я отметаю. Гамлет пришел к матери, как сын, который хочет разбудить в её душе совесть! Мать начинает колебаться под давлением речей Гамлета, но присутствие Полония портит всё дело. Вот так надо решать эту сцену!» - сказал Дмитрий Михайлович.

Никаких других инструкций у меня в тетрадочке не было, я хотел было перевести разговор на другие сцены, но Дудников сказал: « Давайте попробуем почитать!»

Дудников и актриса С. Прочитали несколько раз.

Потом Дудников предложил смизансценировать эту сцену. Я обливался холодным потом, таких установок мэтр не давал; с другой стороны, отказаться от предложений значило сорвать репетицию, с Дмитрием Михайловичем шутки плохи.

К величайшему моему сожалению, на мизансценирование сцены с матерью хватило трёх репетиций. Закончив сцену с матерью Дудников предложил поработать над встречей Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном, Вскоре была сделана и эта сцена. Осталась сцена с Офелией. Надо сказать, что мои функции в основном сводились к « зеркалу» . Я смотрел, что делали артисты и говорил им свое мнение.

И вот мы перешли к сцене с Офелией. Во время этой сцены происходили чудеса. У Дудникова вырастали волосы, расширялись глаза, сползали с лица морщины, походка приобретала юношескую упругость, жесты становились порывистыми…

Дудников увлекался, одна репетиция началась в 11 утра, а кончилась в десятом часу вечера.

Мне никогда не забыть того творческого наслаждения, которое испытывал я, наблюдая за работой Дмитрия Михайловича.

За всю свою творческую жизнь не встречался я больше с таким артистом! И не было у меня такой репетиции! Близился день приезда мэтра.

Накануне у меня состоялась беседа с Дудниковым, который заявил мне вещи более чем страшные: « Мэтр срочно ставит Гамлета, чтобы дискредитировать меня, как артиста. С мэтром я вообще отказываюсь работать! Он меня не понимает! Ставить Гамлета должен ты, а возможно даже играть его. Ты молод, а я стар!»- безаппеляционно заявил Дудников.

От такого заявления почва у меня по ногами заколебалась…предельно уважая Дмитрия Михайловича, мне было совершенно ясно, что он несет бред, что Дудников артист настроения, и что речи его не подлежат никакой логике.

В общем, начались у меня бессонные ночи… В одну такую ночь я твердо пришёл к мысли, что подам заявление об уходе из театра.

Наконец настал день приезда мэтра. Вся труппа собралась в большом фойе театра.

Появился мэтр, и поприветствовал труппу, сразу предложил прочитать сцену с матерью.

« Мы смизансценировали эту сцену», - прошептал я. « Ну, что ж, давайте показывайте!»

Мэтр смотрел показываемые работы весьма своеобразно. Когда мэтра что либо не устраивало, то он своими крупными руками закрывал лицо и смотрел на происходящее сквозь пальцы, если дальнейший ход событий его не устраивал ещё больше, то он начинал обеим руками водить по лицу, как – бы умываясь.

Если же просмотр устраивал, то мэтр начинал быстро вращать головой в разные стороны, как бы призывая окружающих разделить вместе с ним радостное настроение, вызванное показанным. И представьте моё удивление, когда мэтр, вместо того, чтобы тщательно умываться, вдруг радостно стал кивать по сторонам.

Закончив сцену, артисты остановились. « Больше ничего нет?» - спросил мэтр. « Есть ещё сцена с Розенкранцем и Гильденстерном». – « Давайте!». Показали сцену с Розенкранцем и Гильденстерном. Кивки мэтра во время исполнения усилились. « Есть ещё что нибудь?» - « Сцена с Офелией». – « Показывайте!». Показали сцену с Офелией. Мэтр был очень доволен.

« Ну, что ж, пойдём поговорим! Все свободны!» , - сказал он и м пошли в кабинет.

« Я доволен всем, что сделан. Вы не теряли времени даром. Спасибо, Володя.»

И тут меня прорвало, чуть не со слезами на глазах рассказал я обо всех этапах репетиций, о заявлении Дудникова и о том, что я не смогу оставаться больше в театре.

Мэтр прервал мой бессвязный монолог, пригласив проводить до дому.

Мы вышли на Невский, мэтр говорил о чем то, не имеющим никакого отношения к событиям, а проходя по Аничкову мосту, поразил меня одним замечанием, Перед нами шла необыкновенная толстая и наглая женщина, она расталкивала впереди идущих, огрызаясь и невольно становилась центром внимания.. « Володя», - сказал мэтр, - « Посмотрите на эту женщину, она находится рядом с перилами – легчайший толчок и она в воде…».

Раздевшись в прихожей, мы очутились в столовой, сразу вышла Анна Дмитриевна( супруга мэтра) и пригласила к столу Митя отсутствовал. Кухарка подала большую супницу, Анна Дмитриевна открыла крышку и благоуханье от неземных трав пронеслось над столом. Но увы…и мэтр и его супруга очень боялись прибавить в весе, поэтому порции были более чем умеренными.. После обеда в кабинете мэтр вернулся к там волновавшей меня теме. Уверив меня, что Дудников психически не уравновешен, мэтр долго говорил о задачах режиссера, о дипломатическом комплексе, без которого не моет существовать профессия_ и, в конце концов, поставил передо мной прямую задачу – быть диспетчером между ним и Дудниковым. Отныне все сцены, связанные с Гамлетом я должен вести самостоятельно, а мэтр будет их только смотреть и корректировать.

Стоило заболеть кому- либо из работников театра, начиная от ведущего артиста и кончая капельдинером, тут же появлялась Анна Дмитриевна, возникал врач, провизия, лекарства и делалось все возможное , что бы больной встал на ноги.

Все работники спешили всегда к Анне Дмитриевне со своими болячками и радостями.

Из – за низкого голоса ( Митя унаследовал басовые регистры у матери) её заочно именовали в театре « Батюшкой».

Когда я болел Анна Дмитриевна тоже приезжала, помогала с лекарствами и была очень любезна с родителями.

И вот наступил день рождения Анны Дмитриевны. На кануне дня рождения я ломал голову над тем, что подарить? Я обратился за советом к отцу. Отец порылся в библиотеке и вытащил средних размеров книжицу в чугунном переплёте, на котором было вылито – на каждой стороне переплёта иллюстрации к произведениям Шекспира. Сама книжица – календарь на 1890 год. Книжица была разграфлена на 365 дней, при чём к каждому дню была дана соответствующая цитата из Шекспира. Этот подарок был вручен Анне Дмитриевне в театре. Придя домой из театра, я начал обедать, раздался телефонный звонок. « Тебя спрашивает какой-то мужчина» - сказала мама.

« Это Володя?» ( голос Анны Дмитриевны зазвучал в трубке) « Приходите сегодня к нам в 11 вечера. Только не опаздывайте. Спасибо за чудесный подарок». Дома сразу же началась паника. Дело в том, что на парадный день рождения мне было идти не в чем. Единственный каждодневный костюм был в пятнах. Мама начала выводить пятна, утюжить… приличной рубашки тоже не было. Отец вытащил свою – крахмальную – ворот был непомерно широк – пришлось ушивать. Нашли пикейный воротничок, его укрепили, полуботинки я надраил до наивысшего блеска и ровно в 11 часов робко нажал кнопку звонка…

Запомнилось: горящие свечи на полированной поверхности стола, официант в белых перчатках, подавший блюда с дичью, Юрий Михайлович Юрьев , виртуозно расплавляющийся с крылышком цыпленка, известная балерина, взявшая меня под опеку ( не знал, чем брать, из чего пить…)

Поражала легкость беседы, отсутствие табеля о рангах – все были равны независимо от возраста и положения. Наступил перерыв в еде. Гости перебрались в кабинет мэтра – появилось шампанское, ликеры и ананас. Ананас я отведал тогда первый раз в жизни.

Известный артист и конферансье К.Э. Гибшман организовал в столовой водочную фракцию, вынимал меня из кабинета и мы дернули дружно под грибки из Петровского штофа за здоровье Анны Дмитриевны.

Тем временем убрали со стола, появился черный кофе, зазвучала гитара в руках С.А. Сорокина, и изумительный голос Н. Печковского увел нас в иные миры…

После этого вечера установились более тесные взаимоотношения между мной и метром, а особенно с Анной Дмитриевной. Анна Дмитриевна часто беседовала со мной, читала свои новые переводы Шекспира и Марло. Анна Дмитриевна была необычайно интересным человеком, суровая с виду, иногда желчная в своих оценках, она была лишена и тени сентиментальности.

По-настоящему любила людей, помогала щедро. Суждения Анны Дмитриевны о литературе, поэзии, театре, были глубоко индивидуальны, остры. Анна Дмитриевна ценила (а не делала вид) чужое мнение, не боялась противоположных оценок, азартно спорила, любила крепкое словцо. С ней было интересно, не чувствовался «пафос дистанции» и все те бытовые мелочи, особенно болезненно воспринимающиеся в молодом возрасте. Но… Митя как-то удалился с горизонта нашего. А между тем он присутствовал, вполне активно. Действия его были наступательны и горячи, и воспоминания о моей юности были бы явно с изъяном, если бы Митя в них не участвовал.

Как было сказано выше, Митя не блистал способностями, Давать ему ответственные роли метр не мог. Однако Митя обладал зычным голосом, представительной фигурой и метр пользовал его соответственно. Благородных отцов и всяческих резонеров с ограниченным текстом изображал Митя.

Натягивая на свои толстые ляжки трико, клея бороду для очередного вестника, Митя мечтал о Кине, Орленке, Карле Море. При чем герои эти не столько волновали Митю раздумьями, поступками своими, сколь эффектной одеждой и аксессуарами. Возможностью встать в позу – прорычать монолог и шикарно удалиться с подмостков.

Казалось со стороны просто невероятным, как метр, с младенческих режиссерских лет провозгласивший ансамбль, начисто отрицающий «гастролерство», мечтавший об Актере-просветителе с большой буквы, взрасти собственного сына, начисто отрицавшего все те принципы, ради которых сам метр работал в театре. Тем не менее Митя упорно шел к цели.

Действуя и через Анну Дмитриевну и нажимая сам, Митя заставил метра взять в работу «Без вины виноватые» с собой в роли Незнамова.

Ставились «Без вины виноватые» года два и принесли метру и театру много огорчений. Казалось странным и не понятным, как в одном и том же помещении, в двух почти одинаковых фойе создавались диаметрально различные и по методу и по средствам решения спектакли. В этот период времени я чаще стал встречаться с Митей. Беседы наши стали носить резко полемический характер. Митя игнорировал и современный театр и режиссерскую деятельность своего отца, иронизировал и над моим восприятием театра. Очень много уделял Митя разговорам о ангажементах, бенефисах, о гастролерах, венках, золотых портсигарах и других ценных вещах, подаренных артистам в дни их бенефисов. Много внимания уделялось и красной строке в афише, о каких-то антрепренерах, которые и сами зарабатывали кучи денег и артистов соответственно награждали.

К этому времени Митя женился на очень интеллигентной и красивой девушке, свое сокурснице – внучке живописца Брюллова. И сразу же завел роман с одной периферийной героиней старше его лет на тридцать. Причем выламывался беспардонно – заказал кольцо с инициалами и посылал этой актрисе письма, запечатывал их сургучом и ставя в оном сургуче свое факсимиле.

Вскоре состоялась премьера «Без вины виноватых».

В ужасных, сугубо провинциальных, прошлого века павильонах, шел этот спектакль. И казалось, что мы, зрители, перенеслись из конца 30-х годов нашего века, в эдакий городок Гусь-Хрустальный середины века прошлого и смотри там жуткую мелодраму, где артисты рвут страсти в клочья и ждут желанных аплодисментов.

Аплодисментов не было, интеллигентная ленинградская публика недоумевала и тихо в антрактах покидала театр. По концу спектакля Митя имитировал сердцебиение, дежурная докторша с брезгливой улыбкой вела его под руку в санчасть, там подносила ему валерьяновые капли. Из части Митя подняв высоко воротник шубы, шествовал к выходу. Подкатывала папина машина и Митя исчезал в ночи.

Андижан, 1972 год

.